Вот, значит, как было дело: помещики стерегли лес от крестьян, но не хранили его — не берегли.

По лесам ездили вооруженные объездчики, прислушивались, не стучит ли топор, ловили «самовольных порубщиков». За сваленную березу крестьянина штрафовали, сажали в острог. А сами помещики целые леса продавали на сруб, и никто их за это под суд не отдавал. Разве можно было судить Стремоухова за то, что он продал свой, стремоуховский, лес!

Да и к чему было Стремоухову беречь лес?

Деревья в лесу растут медленно. Деньги в банке растут быстрее. Выгоднее было срубить лес и деньги положить в банк, чем беречь лес и продавать только прирост.

В газетах и журналах изредка появлялись печальные статьи об оскудении черноземной области, о том, что истребление лесов губит поля.

Один ученый того времени, профессор Богданов, писал: «Если не принять мер, в ближайшем будущем черноземная равнина сделается пустыней».

Но никому из Стремоуховых, Стрекаловых и Суковкиных не было до этого дела. Каждый из них заботился только о сегодняшнем дне и только о себе самом.

Истребление лесов шло все быстрее и быстрее.

Оно прекращалось, да и то на время, только тогда, когда падали цены на лес и на хлеб, когда становилось невыгодно истреблять леса и распахивать землю.

На бирже в Петербурге заключались сделки, на бирже падали и подымались цены. Сегодня за хлеб или за лес платили много, завтра мало; сегодня цены взлетали вверх так, что кружилась голова, завтра кувырком катились вниз. Это называлось биржевой игрой.

Крупная это была игра. Цены метались как в лихорадке, и от этого вся природа страны тоже металась в лихорадке.

То рубили леса без всякой пощады, то прекращали рубку и оставляли в чаще груды срубленных стволов.

В одном из своих рассказов Глеб Успенский наглядно показывает, как дельцы и промышленники «оживляли» глухие углы. После такого «оживления» на месте могучего бора оставался пустырь, а в кармане дельца появлялась новая книжка чеков.

Так распоряжались лесами прежние хозяева России. Лес был в их руках, и они делали с ним все, что хотели.

А крестьянам — миллионам крестьянских семейств — негде было взять даже хворосту.