Представьте себе художников лилипутов, которые стараются нарисовать портрет Гулливера. Один художник поместился около носа Гулливера, другой взялся нарисовать уши, третий — руки, четвертый — ноги. Но Гулливер не сидит неподвижно, а движется, вертится.

Да тут еще и художники не столковались между собой. В то время как один уже взялся за палитру, другой только собирается рисовать, а третий уже складывает кисти. При этом и рисуют они каждый по-своему: один тщательно вырисовывает карандашом самые мелкие детали, другой набрасывает углем только общие очертания, третий пишет масляными красками, четвертый — акварелью.

И вот все эти наброски отсылаются главному художнику Лилипутии, который должен собрать их в единый портрет великана Гулливера.

Бедный главный художник! С каким ужасом обнаруживает он, что у Гулливера на портрете один глаз открыт, другой — закрыт, левая половина рта смеется, а правая — плачет! Нос нарисован целиком, а вот левого уха совсем нет: художник, который должен был нарисовать левое ухо, в этот день по уважительным причинам не вышел на работу.

В таком же положении оказались и метеорологи. Наблюдения делались не одновременно. Один наблюдатель вставал в семь часов утра, а другой, по-видимому, спал до десяти. Один проводил вечерний отсчет в семь часов, другой — только в девять вечера. Но за несколько часов и температура и давление успевали измениться. Когда все эти данные собирали вместе, получался не портрет, а карикатура.

Об этом-то и говорил Ломоносов: разность обстоятельств, несовершенство инструментов и неравное «рачение» наблюдателей приводили в беспорядок все, что им удавалось собрать.

И вот еще одно ученое общество принимается за то же самое дело: это Мангеймское метеорологическое общество. Оно рассылает ученым всего мира правила, в которых предлагает производить измерения не когда придется, а точно в семь часов утра, в два часа дня и в девять часов вечера. Вместе с правилами рассылались и все принадлежности — полный комплект приборов. Теперь все наблюдатели должны были делать свои зарисовки погоды в один и тот же миг и одинаковым способом

За дело взялись на этот раз тридцать девять станций. Три из них были в России: в Москве, в Петербурге и на Урале — на Пышминском заводе. Две станции были в Северной Америке, одна — в Гренландии. Каждый год наблюдения всех этих станций собирались и печатались в виде большого сборника, который назывался «Эфемериды».

Эфемерным называют все мгновенное, быстро исчезающее. Но эти мгновенные зарисовки погоды не исчезли, не пропали даром для науки.

Это были мгновения, которые удалось сохранить для того, чтобы в мгновенном найти вечное, в изменчивом — неизменное. А неизменны в природе только ее законы. Погода меняется, законы погоды остаются.