В то время как одни ученые старались найти в статистике, в цифрах ключ к предсказанию погоды на долгий срок, были и другие, которые не забывали, что цифры не должны заслонять от исследователя природу.

Они внимательно изучали механизм планеты, чтобы понять, как создается на земле Большая погода — не погода одного дня или одного города, а погода целых материков и сезонов.

Советский ученый Б. П. Мультановский перелистывал старые карты погоды, чтобы проследить, как движутся по земле воздушные потоки, есть ли какая-нибудь правильность в их движении, есть ли у погоды расписание и как оно меняется.

Все это надо было выяснить. Но тут возникала трудность. Обыкновенная карта погоды была картой мгновенья, моментальным снимком. А Мультановскому надо было увидеть погоду многих дней. Значит, нужно было из многих карт составить одну сборную карту.

Но на обыкновенной карте было и без того столько значков, что от них рябило в глазах.

Выходило, что для Большой погоды нужна не только своя карта, но и своя азбука — более простая, из немногих букв.

Мультановский решил оставить на сборной карте только самое главное — то, что на обыкновенной карте погоды появляется лишь к концу работы синоптика. Он изобразил светлыми кружками антициклоны, черными кружками — циклоны, стрелками — пути тех и других.

По мере того как сборная карта заполнялась, черные кружки ложились рядом с черными, образуя обширные многодневные «впадины» — поля низкого давления. А светлые кружки тоже собирались вместе, указывая на «возвышенности» — поля высокого давления.

Мультановский следил за тем, как меняется этот пейзаж, как перемещаются вершины и отроги. Пейзаж менялся медленно. Черные и светлые кружки странствовали внутри своих полей, не переходя их границ. Но каждые пять — восемь дней пейзаж перестраивался: где были обширные впадины, вырастали возвышенности.

Было ясно, что этот изменчивый воздушный пейзаж не так уж изменчив. Он по нескольку дней сохраняет свои черты. А вместе с ним сохраняет свои черты и погода. Она меняется толчками — не непрерывно каждый час, а каждый «естественный синоптический период». Так окрестил Мультановский эту новую меру времени.

Но от воздушного пейзажа, от уклона барических гор зависит и движение воздушных потоков.

Пока пейзаж не меняется, воздушные поезда идут по одному пути. А как только пейзаж перестроился, движение переходит на другой путь.

Что же это за путь?

Мультановский стал наносить на карту пути антициклонов и циклонов, и оказалось, что есть какие-то главные магистрали, по которым они движутся.

Эти магистрали проходят на карте, как железнодорожные линии, соединяя Нордкап с Куйбышевом и Казахстаном, Азорские острова с Крымом, Карское море с Нижней Волгой. По некоторым из магистралей движение идет чаще, по другим реже.

Главные станции, где формируются воздушные поезда, расположены не как попало, а в определенных местах. Циклоны, которые идут в Европу, формируются чаще всего около Исландии, антициклоны — в субтропиках, у Азорских островов или же за Полярным кругом.

Мультановскому было понятно, почему дело происходит именно так, а не иначе.

Он хорошо знал, как устроена машина планеты. Он словно собственными глазами видел, как энергия солнца и отклоняющая сила земли приводят в ход огромные колеса циркуляции. Эти колеса непрерывно гонят воздух с экватора на субтропики, создавая там тесноту и давку, громоздя барические горы, целый пояс высокого давления. И те же колеса циркуляции постоянно перекачивают воздух с экватора и субтропиков дальше—к полюсам и обрушивают его на полярные страны. А между этими двумя цепями антициклонов возникает циклоническая впадина.

И вот от полярных и от субтропических гор давления отрываются лавины — антициклоны — и ползут по земле. Одни идут к нам с Азорских островов, неся тепло субтропиков. Другие вторгаются в нашу страну из полярных стран, неся с собой снега и морозы.

Движение идет не как придется, а по магистралям, по тем «осям», которым Мультановский дал имена, похожие на названия железных дорог: Нордкапская ось, Карская ось, Канинская ось...

И в пространстве и во времени у этого движения есть свой порядок. Каждые пять — восемь дней происходит переход на новый путь. И каждый сезон устанавливается новое расписание.

В начале зимы, когда полярные моря сковываются льдами, а тундра покрывается снегом, начинает усиленнее работать полярная формирующая станция — полярный «центр действия». В темноте арктической ночи над снегами и льдами формируются воздушные массы и идут на юг, неся с собой первые холода, первые метели.

Зимой вступает в строй сибирский «центр действия». Как огромный холодильник, остужают сибирские снега лежащий над ними воздух. И этот воздух все чаще вторгается к нам, заставляя нас жарче топить печи.

Весной солнце берет верх, Сглаживается резкая разница между севером и югом. Прекращает работу сибирский холодильник. На полярной формирующей станции работа идет слабее. Реже вторгается в наши края холодный полярный воздух.

Главную роль в движении начинает играть азорский «центр действия». Теплые волны идут с юго-запада, с юга и помогают солнцу плавить снега на полях и взламывать лед в реках. Вместе с теплыми волнами летят грачи. И тогда даже тот, кто ничего не знает об антициклонах, о движении воздушных волн, думает, услышав говор грачей: «Вот и весна! Вот и грачи прилетели!»

Вслед за теплыми волнами прибегают и последние холодные волны — в те дни, когда цветет черемуха.

Каждый крикливый грач, каждая мохнатая ветка черемухи, словно точные метеорологические приборы, говорят нам о движении теплых и холодных потоков.

А осенью, когда нашу страну начинают заливать волны холода, впереди этих волн летят дикие гуси и утки. И последние стаи словно вылетают из-под метелей.

Вся природа вокруг нас — это и лаборатория., где ставятся все новые опыты, и обсерватория с множеством приборов.

Что ни растение, что ни птица, то прибор.

Есть растения, указывающие время, как часы. Цветы табака раскрываются под вечер и закрываются днем.

Старые сосны и ели, словно компас, указывают на север: мох растет на северной стороне ствола. Подсолнечник поворачивается лицом к солнцу; он следует за движением солнца, как прибор — гелиограф. А плющ, наоборот, отворачивается от солнца, он любит тень.

Растения — это и термометры и гигрометры. Они отзываются на жару и холод, на сырость и сухость. Годовые кольца на срезанном стволе словно выписаны пером самописца: они отмечают, как менялась не суточная, а годовая погода. Каждая ветка у дерева — это флюгер. А если ветки все растут в одну сторону — это уже не метеорологический, а климатический прибор, который показывает направление самых частых ветров.

Бессточное озеро — это тоже климатический прибор. Это гигантский дождемер, который дает нам знать, делается ли климат более сухим или более влажным.

Везде вокруг нас естественные приборы. Но не все это видят. Нужно было быть таким человеком, как Мультанов-ский, чтобы увидеть метеорологический прибор в пихте, в лиственнице.

Мультановский взял ботаническую карту лесов и степей и совместил ее с картой, на которой были начерчены оси — магистрали антициклонов.

И оказалось, что граница степи и леса совпадает с Сибирской осью: видно, южные степные травы не выносят сибирского холода. Граб не идет на северо-восток дальше Шведской полярной оси. А лиственница и пихта не могут перешагнуть через Нордкапскую ось.

По-новому выглядит природа, когда на нее смотришь глазами науки.

Все мы учили в детстве стихи: «Весна идет, весна идет...» Мы считали это выражение только поэтическим образом. А метеорологи могут показать по карте, по каким путям и откуда идут весна, зима, осень.

Осень, например, идет к нам с запада: осеннее ненастье наступает тогда, когда вовсю принимается работать исландская формирующая станция, исландская фабрика циклонов.

Чтобы началась зима, нужно, чтобы готов был к зимней работе сибирский холодильник, чтобы и полярные формирующие станции тоже не отставали. Бывает, что из-за усердия какого-нибудь теплого течения северные моря поздно затягиваются льдами, и тогда воздушный экспресс «Полярная стрела», с дедом Морозом и Снегурочкой в качестве пассажиров, приходит к нам с большим опозданием.

У погоды свой календарь. В нем не четыре, а пять времен года. Кроме зимы, там есть еще и предзимье — между зимой и осенью.

И у каждого времени года свое расписание, которое не так-то легко предугадать. Для этого надо хорошо знать правила движения, направление путей, способы формирования поездов и даже нарушения, которые тут нередко расстраивают нормальную работу.

Надо знать, по каким магистралям идет движение,— с Лофотенов, или с Азорских островов, или с Новой Земли... Движение может пойти сразу по двум магистралям — по Полярной и Азорской осям или по Полярной оси с северо-запада и Ультраполярной с северо-востока. Надо суметь вовремя определить, какой поток возьмет верх. Ведь от этого будет зависеть и ход погоды на долгое время.

Человек, пытающийся во всем этом разобраться, похож на того, кто вздумал бы сам составить для себя расписание поездов, не заглядывая в железнодорожный справочник. Следя за движением на железных дорогах с часами и карандашом в руках, он отмечал бы в записной книжке время ухода и прихода поездов.

Легко ли было бы ему понять, идет ли сибирский экспресс с опозданием и почему вчера этот экспресс прибыл в 11 часов, а позавчера в 13 часов!

С расписанием погоды дело обстоит еще неизмеримо сложнее. Недаром метеорологи считают долгосрочный прогноз самым трудным. И все-таки ученики Мультановского, С. Т. Пагава и другие, изучают расписание погоды и пытаются предсказывать в марте, какая будет погода в мае.

Три гипотезы помогают им в этом.

Первая гипотеза — о естественном синоптическом периоде. Пока длится этот период, на сборной карте сохраняется один и тот же барометрический пейзаж — расположение полей низкого и высокого давления.

Вторая гипотеза — о «центрах действия», о тех очагах, от которых зависит перемещение антициклонов, циклонов, воздушных масс.

Опираясь на эти две гипотезы, синоптик узнает, как изменится погода и надолго ли она установится.

А когда именно она изменится? Которого числа и в каком месяце?

Тут в ход вступает третья гипотеза — о трехмесячных и пятимесячных ритмах в жизни атмосферы.

Изучая старые синоптические карты и составленные по ним сборные карты, Мультановский заметил, что в жизни атмосферы есть ритм.

Так, если в ноябре было вторжение антициклонов с Новой Земли на Балканы и если такого же северо-восточного вторжения не было за три месяца до этого, то оно повторится через три месяца — в феврале. Кроме этого, трехмесячного, есть еще и пятимесячный ритм.

Ритмические повторения — это для синоптика все равно что удары маятника. Они помогают ему ориентироваться во времени. Но в природе не бывает точных повторений.

Каждый год после зимы приходит весна.

Эта новая весна не повторение какой-нибудь другой, которая уже была когда-то, а рифма к ней. В них есть и сходство и различие.

Мы радуемся, замечая черты сходства, вспоминая прежние весны.

Но еще больше волнует нас то неповторимое, что мы видим в облике новой весны.

В природе, как и в жизни, есть не только ритм, но и рифма.

Недаром Тютчев писал:

Певучесть есть в морских волнах, Гармония в стихийных спорах..

Об этой гармонии вспоминает синоптик, когда он прислу-шивается к ритму и к рифмам погоды.

Наметив на сборной карте прогноз на будущий месяц или на будущий сезон, синоптик старается припомнить: а не было ли когда-нибудь раньше почти такого же положения на карте? Он ищет к этому положению «аналог» — рифму.