Шли годы. Плавучие обсерватории странствовали по океанам, прощупывали толщу воды приборами, измеряли ее соленость, плотность, температуру, изучали циркуляцию вод.

Ледокол «Ермак» не только водил за собой корабли во льдах, но и прокладывал дорогу науке.

На рыбном тральщике «Андрей Первозванный» научная экспедиция, во главе со знаменитым гидробиологом Н. М. Книповичем, не только открывала неисчислимые рыбные богатства в наших северных морях, но и обогащала науку о жизни моря и о жизни в море.

Русские океанографы сделали бы еще больше, если бы им не мешали те «сухопутные настроения», о которых и сейчас с возмущением вспоминают ученые моряки. По словам академика В. В. Шулейкина, эти настроения были насаждены в Академии наук еще врагами Ломоносова. Дело доходило до того, что суда, приспособленные для исследования морей, годами стояли у причала, а научная работа велась «попутно» на военных кораблях.

Все пошло по-другому после Октябрьской революции.

Едва лишь затих гром орудий на полях битв с интервентами, как советское правительство приступило к организации всестороннего и планомерного изучения наших морей.

Один за другим возникали институты, основывались станции и лаборатории.

В 1921 году декретом за подписью В. И. Ленина был учрежден плавучий Морской институт. Он вел свою работу на борту специально оборудованного экспедиционного судна «Персей».

Там, где побывал «Персей», моря, острова, побережья переходили из категории «малоисследованных» в категорию «изученных».

Это было началом той работы по исследованию морей, которую с тех пор все с большим размахом ведут советские ученые.

Что же удалось узнать и увидеть? Когда было приподнято покрывало, скрывавшее от наших глаз подводный мир?

Когда-то людям казалось, что волны и течения есть только на поверхности океана, а в темной глубине — покой, неподвижность.

И вот они послали туда разведчиков. Разведчики-приборы возвращались и рассказывали о том, что они видели.

Они говорили, что в океане нигде нет покоя. Там медленно вздымаются огромные подводные волны, там текут подводные реки.

Еще Ленц заметил, что даже поблизости от экватора вода в глубине очень холодна. И он объяснил это круговращением воды в океане. Теплые течения идут от экватора к полюсам по поверхности, холодные несут воду к экватору на большой глубине.

Так впервые была обнаружена циркуляция, перемешивающая воду в мировом океане, не дающая теплым морям перегреться, а холодным замерзнуть навсегда.

Между морями идет постоянный обмен водой, которого не увидишь простым глазом. Для многих было неожиданностью, когда адмирал Макаров с помощью приборов обнаружил в Босфоре глубинное течение, противоположное поверхностному.

Человеческий глаз легко отличает волну на поверхности моря. Ведь там она отчетливо вырисовывается на фоне воздуха. Но какой глаз мог бы увидеть волну, которая вздымается на границе между более плотным и менее плотным слоем воды? И какой глаз мог бы обнаружить эту границу между двумя слоями, этот «жидкий грунт», на котором подводная лодка может лежать, как на твердом дне?

Без приборов люди не могли бы открыть подводные течения и подводные волны.

Без приборов — без лота и глубомера — люди не могли бы достать до морского дна.

Но и глубомером не так-то просто и легко измерить океанские глубины.

И тут люди вспомнили о звуке. Звук гораздо быстрее может добежать до дна, чем веревка или проволочный лотлинь. Звук помог человеку добраться до недосягаемых высот. И он еще лучше справился с измерением глубин.

Посланный с корабля прямо вниз звук отражается от океанского дна, как от зеркала, и возвращается назад. Прогулка звука продолжается секунды; он в воде мчится еще быстрее, чем в воздухе, пробегая по 1400—1500 метров в секунду.

Гонец в подводное царство возвращается назад и рассказывает, на какой глубине он побывал. Достаточно посмотреть на секундомер и разделить число секунд на два, чтобы узнать, сколько времени звук идет в один конец. А там уж остается помножить на скорость, чтобы получить глубину.

Так люди добрались и лотом, и «эхолотом» до океанского дна.

Одна экспедиция за другой ощупывали дно океанов. Перед глазами ученых возникали подводные горы, подводные долины и низменности. Ученые чертили карту подводного царства. На этой карте горы назывались «подъемами» и «порогами», а низменности — «котловинами».

Карта подводного царства запестрела названиями: «Зеленая котловина», «Бразильская котловина», «Порог пролива Дэвиса», «Подъем Рио-Гранде».

О подводном царстве когда-то рассказывали сказки. И вот появились карты этого сказочного царства.

Первая большая книга об океанографии была написана в нашей стране Юлием Михайловичем Шокальским (1856—1940).

Трудно найти человека, который знал бы море лучше, чем почетный академик Шокальский. Недаром он был постоянным представителем нашей страны на международных съездах по океанографии, по навигации.

Имя Шокальского восемь раз повторяется на карте мира — в Арктике и Антарктике. Есть два пролива Шокальского, два острова Шокальского, морское течение Шокальского, озеро Шокальского и ледник Шокальского. Уже одно это говорит о том уважении, с которым полярные путешественники относились к знаменитому русскому географу.

Так же как Воейков, Шокальский не был узким специалистом. Его взор охватывал не одну какую-нибудь деталь, а всю машину планеты. Он первый ввел в науку ясное представление о том, что все моря и океаны составляют великий мировой океан.

Но больше всего внимания он уделял морям своей родины.

Его особенно интересовало Черное море, которое связано с мировым океаном длинной цепью морей и проливов. Здесь сложнее, чем где-либо, взаимодействие водной, воздушной и твердой оболочки земли.

Кто не знает, что первые годы жизни Советской страны были трудными годами? И все же советское правительство нашло тогда средства, чтобы предоставить Шокальскому экспедиционное судно для исследования Черного моря.

В течение нескольких лет это судно четыре раза в год пересекало море, делая гидрологические разрезы через всю толщу воды, от поверхности до дна. Наблюдения советских гидрологов раскрывали жизнь моря во времени, показывали, как оно меняется при переходе от зимы к весне и к лету, от лета к осени.

Ученые знают теперь Черное море гораздо лучше, чем прежде, потому что его исследовал Шокальский.

Но Шокальского влекла к себе и другая большая задача — изучение полярных морей.

Продолжая дело, начатое Ломоносовым, Шокальский еще в девяностых годах прошлого века горячо доказывал возможность и необходимость для нашей страны Северного морского пути.

Когда адмирал Макаров добивался постройки ледокола, он был поддержан Шокальским.

Трудно было бы перечислить все, во что вложил свой труд и свою неутомимую мысль Шокальский.

В поле его зрения и исследования были и мировой океан, и Каспийское море, и Ладожское озеро, и небольшие реки — Южная Сосьва, Тавда. Он основал еще в 1909 году Севастопольскую морскую обсерваторию, и он был первым, кто заговорил об устройстве высокогорных обсерваторий и станций. Он составлял и редактировал географические карты и атласы, и он же был известным пушкинистом.

Детские годы Шокальского прошли в селе Тригорском, где бывал Пушкин. Там поэт встречался с бабушкой Шокальского — Анной Петровной Керн, которой посвящено стихотворение «Я помню чудное мгновенье». В Тригорском юный Шокальский дружил с соседом — сыном Пушкина Григорием Александровичем.

И, вероятно, воспоминания о Тригорском сделали особенно близким сердцу Шокальского образ великого русского поэта.

Разнообразны были труды и интересы Шокальского.

И самое замечательное из того, что он создал, это его «Океанография», охватывающая все, что узнали люди на протяжении веков о жизни мирового океана.

Читая «Океанографию» Шокальского, рассматривая карты и схемы, видишь, что таинственное покрывало уже сдернуто с подводного царства во многих местах.

Прошло немного времени, и академик В. В. Шулейкин написал книгу «Физика моря».

Теперь появился новый отдел физики. Здесь облекаются в точную форму уравнений законы подводного мира, законы великой связи океана и атмосферы.

С каждым десятилетием все меньше остается белых пятен на картах. Все глубже проникает в океан человеческий взор, следя за тем, как материки продолжаются под водой материковой отмелью и как потом пологий склон доходит до величайших глубин.

Самая высокая гора на земле — Эверест — поднимается почти на девять километров, а самая глубокая котловина в океане — Филиппинская — опускается больше чем на десять километров.

Все это рассказали людям приборы.

Но людям и самим хотелось проникнуть в глубину. В водолазном скафандре можно дойти до морского дна, если это дно близко. Но как добраться до глубин в сотни метров?

Людям уже удалось и это.

В ноябре 1943 года из Баку вышел в Каспийское море пароход «Зюйд».

Отойдя далеко от берега, пароход остановился. Капитан отдал команду. Завертелся вал лебедки, и с корабля стал спускаться в воду какой-то странный прибор, который был бы похож на пушечный снаряд, если бы у него не было посредине широкого выступающего пояса с пятью круглыми окошками.

Прибор назывался «гидростат». Внутри на вращающемся велосипедном седле сидел наблюдатель и смотрел в воду то через одно, то через другое окошко. Он чувствовал себя гораздо лучше, чем водолаз. Его движений не стеснял тяжелый водолазный скафандр. Ему легко дышалось. Запас кислорода он взял с собой в маленьких баллончиках. А углекислый газ, который он выдыхал, сразу же поглощался особыми приборами.

Под рукой у наблюдателя был телефон, чтобы он мог разговаривать с товарищами, оставшимися наверху.

Гидростат спустился сначала на двадцать пять метров, потом на пятьдесят, потом еще на пятьдесят. Так, осторожно, словно со ступеньки на ступеньку, гидростат спустился на глубину двухсот пятнадцати метров. Его толстые стенки, сваренные из стали на Кронштадтском морском заводе, легко выдерживали давление огромной толщи воды.

В глубине было темно, и наблюдатель зажег яркие электрические лампы, которые осветили перед ним глубины моря...

Спускаясь все глубже, наблюдатель заметил неясную пелену, которая колебалась за круглыми окнами гидростата. Это было то, чего еще никто не видал,— жидкий грунт, граница между двумя водными массами. На жидком грунте плавали мельчайшие растения и животные. Они-то и делали это невидимое жидкое дно видимым.

Другому наблюдателю — американскому ученому — уда; лось спуститься в океане на глубину девятисот двадцати трех метров.

Его подводный корабль назывался «батисферой» и был сделан в виде шара.

Это было словно отражение гондолы стратостата в воде.

Уильям Биб написал книгу о том, что он увидел в океане.

Он рассказывает, как его батисфера шла все глубже и глубже. В ее круглые окна видно было, как меняется цвет воды: сначала вода была зеленая, потом у нее появился синий оттенок. Синий цвет делался все гуще, все темнее. Уже трудно было отличить, синий оттенок у воды или черный.

Все меньше дневного света проникало сквозь водяную толщу. И вот наконец, на глубине шестисот метров, свет погас: батисферу окружала ночь.

Но эта ночь не была непроглядной: вокруг горели созвездия. Эти созвездия проплывали мимо окон, то приближаясь, то удаляясь. И когда они подходили ближе, видно было, как свет этих желтых, голубых, зеленых звезд освещает темное тело рыбы.

На небе есть созвездие Рыб. Но оно только называется так. А в океане рыбы и в самом деле были созвездиями.

Тут была рыба — трехзвездный удильщик — с тремя желтыми огоньками, которые качались над ее спиной.

Тут была «пятилинейная» рыба — созвездие с пятью рядами желтых и пурпурных огней на каждом боку.

Сталкиваясь со стеклом иллюминатора, обитатели моря рассыпали вокруг себя снопы искр или скрывались в светящемся облачке...

Все яснее представляли себе люди, что такое океан.

Но океан — это только одно звено в великом круговороте воды. Чтобы узнать и другие звенья, надо было проследить путь капли воды по земле, под землей и над землей. Нельзя понять, как живет океан, если не знать, как живет капля воды.

А путь капли воды еще труднее постичь, чем путь планеты.

Ведь недаром Галилей говорил:

«Светилам небесным я могу предуказать их путь, но я ничего не могу сказать о движении маленькой капли воды».