Раннее утро. На часах — 6 часов 30 минут.

Наблюдатель выходит на площадку. В руках у него карандаш и книжка для записи наблюдений.

На дворе ясная погода или льет дождь, нет ни ветерка или ураган срывает ветки с деревьев.

Наблюдатель не ждет, пока утихнет ветер или прекратится дождь. Никакая буря не принимается в расчет.

Ровно в 6.30 наблюдатель выходит на площадку.

Бывает и так, что не ветер, а взрывная волна валит с ног наблюдателя. По крышам, по стенам бьет не водяной, а стальной ливень.

И все-таки ровно в 6.30 наблюдатель выходит на площадку.

Так бывало в осажденном Ленинграде.

На метеорологической станции в порту осколки пробили железную доску флюгера. В здании вылетели двери, обвалились стены, обрушились потолки. Казалось, работать было немыслимо. А наблюдатели продолжали работу.

В дни мира и в дни войны четко и без перебоев идет работа гидрометеостанций.

Вот у кого надо учиться точности!

От 6.30 до 6.38 наблюдатель обходит приборы и смотрит, в порядке ли они, не случилось ли с ними какой-нибудь неприятности.

Прежде чем заниматься погодой на земле, он осведомляется о подземной погоде у длинных почвенных термометров, которые торчат из земли. Есть и такие термометры, которые лежат на земле; их дело — измерять температуру у самой поверхности.

ВеД^ь у наших ног и на уровне нашего носа погода совсем не одна и та же. Внизу может быть гораздо теплее или холоднее, чем одним метром выше.

Приходилось ли вам слышать о «рабочей почве»?

Это та почва, где идет незримая нам работа прорастания семян, где корни растений, разветвляясь, добывают себе пищу и влагу.

Тепло или холодно зерну в почве? Это нужно знать инженерам полей — агрономам. Ради них-то, ради агрономов, и разговаривает наблюдатель каждое утро с почвенными термометрами.

Но разговор этот гораздо короче, чем мой рассказ о нем. Через минуту наблюдатель уже смотрит не под ноги себе, а прямо вдаль. Ему нужно позаботиться и о летчиках. Какова сегодня видимость? Видимость плохая — два балла.

А ветер? Что поделывает Невидимка? Настроением Невидимки интересуются и летчики, и моряки, и артиллеристы на полигоне.

Наблюдатель подходит к высокому столбу флюгера и запрокидывает голову. Там, на самом верху столба, восемь железных прутьев, которые смотрят в восемь сторон. На одном из прутьев железная буква N — север. А над прутьями — флюгарка.

Невидимка-ветер играет флюгаркой, поворачивает то на восток, то на юго-восток. А наблюдатель записывает: ветер от западного до северо-западного.

Но у Невидимки есть тут и другая игрушка — качающаяся железная доска. Невидимка поднимает и опускает доску. И чем больше его сила, тем выше поднимается доска, скользя вдоль железной шкалы. Невидимка объясняется с наблюдателем жестами. Но для наблюдателя этот язык жестов понятнее, чем язык слов. Доска поднялась до третьего штифта,— значит, скорость ветра шесть метров в секунду.

После разговора с ветром начинается разговор с облаками.

Наблюдатель вопрошающе смотрит на небо. Сколько облаков? Какие они? На какой высоте?

О ком заботится он на этот раз? Ну, конечно, опять о летчиках. Если облачный потолок на высоте трехсот метров, летать еще можно. А если потолок опустился до ста метров или ниже, надо сидеть у воздушного моря и ждать погоды.

Но, глядя на облака, наблюдатель думает не только о летчиках. Он думает о своих ближайших товарищах — синоптиках, о тех, которые предсказывают погоду.

Ведь для прогноза, для предсказания погоды совсем не все равно, как выглядит небо.

Опытный синоптик читает небо, как книгу. Если утром на белых грядах облаков начинают расти вверх зубцы и башенки и если* этот воздушный город быстро меняет свои очертания, синоптик думает: «А не будет ли сегодня грозы?»

Ну, а если облака рассыпаны по небу, как большие гальки у воды, и если среди этих галек — словно вода — голубое небо, синоптик говорит: «Такие облака дождя не дадут».

Для нас с вами облака — все равно что буквы для неграмотного. Мы с трудом отличаем одну небесную букву от другой.

А человек, знающий небесную грамоту, сразу вам скажет, что вот эти облака — перисто-слоистые, нитевидные, а эти — высококучевые, башенкообразные.

Если нас спросить, далеко ли вон до того облака, мы, пожалуй, скажем: «А кто его знает! Небо не измеришь».

Но задайте тот же вопрос метеорологу, и он вам даст точный ответ: вот эти перисто-слоистые облака плавают на высоте не меньше шести километров, а эти слоисто-дождевые — гораздо ниже, до них и двух километров не будет.

Мы не раз видели, как на горизонте растут вверх кучевые облака. И нам в голову не приходило спросить: а почему же кучевые облака книзу плоские и начинаются все на одной высоте, а вершины у них вздымаются клубами, куполами? Кто их строит в небе? Какая сила заставляет их расти все выше и выше?

А метеорологу все это понятно. Он знает, что это теплый воздух громадными пузырями поднимается вверх над землей, нагретой жарким летним солнцем.

Но наверху — мороз. Дойдя до этой высоты, невидимый пар, принесенный теплым воздухом, начинает сгущаться в капли: оттого-то у кучевых облаков плоские основания. Как пар, клубится влага в небе, отмечая путь Невидимки.

Все выше поднимаются белые клубы — все выше взбирается Невидимка. Растут белые купола, белые башни. И вот из вершины самой высокой башни вытягивается с запада на восток длинная белая полоса. Это значит, что Невидимка, добравшись до этих высот, перестал идти вверх, а повернул на восток.

Так понимающий глаз метеоролога совсем по-другому видит небо, чем глаз того, кто не знает неба.

Только поэт может сравниться с ученым в наблюдательности, в остроте глаза.

Баратынский писал:

На языке науки такие облака, похожие на город с зубцами, с башенками, носят имя Altocumulus castellatus — высококучевые, башенкообразные.

Для поэта, так же как для ученого, не все звезды и не все облака на одно лицо.

Но и поэт только тогда может научиться читать небесную книгу, когда он овладеет наукой. Только наука может сказать человеку: вот эти зубцы и башенки на облаках предвещают ливень.

Итак, наблюдатель смотрит на облака. Их много: одни на западе, другие на востоке, одни выше, другие ниже. Но наблюдатель, словно великан, загребает их все в охапку — конечно, мысленно — и собирает вместе, чтобы определить, какую часть неба они занимают.

А между тем часовая стрелка приближается к семи часам.

Ровно в 7.00 наблюдатель подходит к «избушке на курьих ножках» — к белой деревянной будке на четырех деревянных ногах.

Это домик для приборов, измеряющих температуру и влажность. С виду в нем нет ничего особенно сложного. Но придумать его было не просто. Его надо было сделать закрытым, чтобы он защищал приборы от дождя и снега, от порывов ветра, от прямых солнечных лучей. Но в то же время его надо было сделать открытым, чтобы в него свободно входил воздух. Ведь приборы для того и должны быть поселены в домике, чтобы они мерили температуру и влажность наружного воздуха. Как же сделать домик сразу и открытым и закрытым?

Тут может быть только одно решение: устроить стенки в виде решета — из рам с жалюзи, из наклонных планочек. Воздух пройдет сквозь решето, а солнце не пройдет: солнечные лучи ударятся о планки и отразятся.

В этой будке нет ничего случайного. Все продумано, у всего есть свой смысл.

Для чего у нее ноги?

Для того, чтобы ее не заливало снизу водой, не заваливало снегом.

Для чего она белая?

Для защиты от солнечных лучей.

А лесенка у нее для того, чтобы наблюдатель мог подняться и заглянуть внутрь.

Будка называется психрометрической по имени ее обитателя— психрометра. А психрометр — это прибор, составленный из двух термометров, укрепленных на одном штативе.

Левый термометр сухой, а у правого шарик обернут мокрым батистовым лоскутком. И конец лоскутка опущен в стаканчик с водой.

Для чего это сделано?

Для того, чтобы термометром можно было мерить не только температуру, но и влажность.

Два термометра, которые похожи друг на друга, как близнецы, показывают разное: сухой — больше, смоченный — меньше. Записав в книжку разницу, наблюдатель узнает потом по таблице, какая сегодня влажность воздуха.

Сколько строк понадобилось мне для того, чтобы рассказать, как наблюдатель заглянул в психрометрическую будку, а у наблюдателя на это ушло только две минуты

Пока я все это рассказывал, он уже успел подойти к дождемеру, снять со столба ведро с водой и поставить вместо него пустое. И это еще не все, что он успел сделать. Он за это время принес ведро на станцию и вылил воду в измерительный стакан, чтобы узнать, сколько дождя выпало за последние двенадцать часов.

На часах — 7.07.

Наблюдатель подходит к барометру.

Барометр установлен не на площадке, а в здании станции. Наблюдатель смотрит, какое сегодня давление воздуха.

Это тоже целая наука. Но если рассказывать подробно, как наблюдатель постукивает пальцем по стеклу, как он устанавливает шкалу «нониуса» — прибора для отсчета десятых долей миллиметра, как он, наконец, приступает к самому отсчету,— если я все это буду подробно рассказывать, я никогда не доберусь до конца своего рассказа.

Ведь и без того рассказ мой течет медлительно и неторопливо, в то время как на самом деле все делается быстро, по минутам.

Да и как же иначе? Ведь тут дорога каждая минута

Вспомним хотя бы о штормах. Когда на дворе гроза или метель, сильный ветер или туман, наблюдатель, не считаясь ни с какими сроками, в любое время дня и ночи немедленно шлет вам, кому надо — по телефону, по телеграфу,— штормовое предупреждение:

«Шторм Ленинград Погода Копия Москва Погода Копия Петрозаводск Погода град начался 9.45 ветер NE 20 метров в секунду видимость 10 метров...»

Такая телеграмма через несколько минут уже оказывается на столе в Бюро погоды.

А там на стене — список телефонов. В этом списке указано, кого и о чем надо предупреждать.

Флот надо предупредить о буре, колхозы — о заморозке, телеграф и трамвай — о гололеде, железную дорогу — о снегопаде и метели.

Иной раз нет и не предвидится шторма, бури. А в телеграмме стоит слово «шторм». Так повелось с тех пор, когда штормовые предупреждения давались только флоту.

Старое слово осталось, но значение его теперь шире.

Телеграмма получена. Дежурный берется за телефонную трубку. По телефонным проводам бегут всюду тревожные вести..

И сразу же в совхозе накрывают грядки соломой. На железной дороге готовят снегоочистители. В рыбачьем поселке откладывают выход в море рыбачьих баркасов.

В несколько мгновений словно нервный ток проходит по стране: от наблюдателей — в Бюро погоды, а из Бюро погоды — к людям, которые работают в совхозах и колхозах, на железных дорогах и на аэродромах, в гавани и на телеграфе, на трамвайной линии и на автомобильной магистрали.

Гидрометеослужба словно один гигантский часовой, у которого тысячи глаз. Часовой видит опасность и предупреждает о ней страну.